Красный вал [Красный прибой] - Жозеф Рони-старший

В конце августа он решил привести свой план в исполнение. Теперь ему надо было найти себе жертву: и он целыми днями бродил вдоль фортов. Он взял отпуск на несколько дней, для того, чтобы ходить смотреть на ученье новобранцев. Он надеялся там найти какого-нибудь отвратительного грубого суб'екта среди офицеров; ему нужен был полковник или лейтенант, унтер-офицер только в крайнем случае. Искать ему пришлось довольно долго. Он встречал много надменных и неприятных офицеров, но не видел ни одного акта грубого насилия. Наконец, судьба пошла к нему навстречу — он сделался случайным свидетелем грубого обращения офицера с солдатом. Начала сцены он не застал; он подошел в ту минуту, когда болезненный, худой молодой лейтенант уже ругал солдата за какую-то провинность.

— Вы свинья, вы скотина, вас расстрелять бы следовало, — кричал лейтенант.

Солдат, маленький человечек с бегающими глазками, был бледен, как полотно. Офицер поднял руку, но во-время удержался, закусил губу и отпустил солдата.

Для Касселя этой сцены было достаточно; он наметил свою жертву, он окончательно и бесповоротно решил убить именно этого лейтенанта. Домой он вернулся, задумчивый и озабоченный. В течение нескольких дней он приводил в порядок все свои дела и даже сделал завещание, хотя оставлять ему решительно было нечего, он не имел никаких сбережений.

По внешности ничто в его жизни не изменилось. Он всё так же аккуратно ходил в контору, посещал собрания антимилитаристского клуба, вместе с товарищами ездил на прогулки по воскресеньям. Но, в то же время, он выслеживал намеченного лейтенанта, который оказался одиноким человеком очень однообразного и размеренного образа жизни. Каждый день он проходил одной и той же дорогой вдоль фортов и по улице Лекурб. Кассель подробно все обдумывал. Он совершенно не собирался жертвовать собою; он надеялся устроить всё так, чтобы никаких улик против него не оказалось.

Однако, пора было с этим делом покончить. Во вторник, около пяти часов, Кассель встретил лейтенанта. День был серый и скучный. Место было пустынное. На фоне серой мглы яркий мундир офицера бросал красное пятно. Кассель побледнел и нащупал в карманах револьвер и кинжал. Офицер не оборачивался. Чем ближе он подходил, тем спокойнее себя чувствовал почему-то Кассель, как будто не сознавая, что идет на убийство. Напротив, у него было чувство, точно он идет исполнить нечто очень важное и нужное, в голове что-то ритмически стучало, затемняя мысль, и отдавало его в руки инстинкту. Лейтенант был уже в нескольких шагах. Кругом никого, мгла всё сгущалась. Другого такого случая не представится. Альфред выхватил кинжал; отточил он его очень остро и, как он им ударит, он знал заранее: первый удар в спину, между лопаток, второй в сердце… Мечта осуществилась. Он нанес удар быстро, ловко и метко. Лейтенант вскрикнул, сделал вольт и упал лицом на землю.

— Он меня не видел, — мелькнуло в голове Альфреда, и он ощутил какую-то холодную радость и даже что-то, похожее на сострадание; возможно, что второго удара он бы и не нанес убитому, но тело последнего вдруг вздрогнуло в предсмертной конвульсии. Тогда Альфред докончил свое дело.

— На помощь, — чуть слышно простонал лейтенант каким-то призрачным голосом, и затем послышался его предсмертный хрип. Кассель бросился бежать, но, едва отбежав, остановился и огляделся во все стороны: офицер лежал неподвижно, на дороге не было видно ни души.

— Он меня не видел. Никто меня не видел.

Челюсти Альфреда тряслись, холодный пот выступил на шее, зубы стучали, и он удивлялся, что он так спокоен. Взобравшись к самому краю обрыва, он осмотрел свой кинжал. На нем было мало крови, он обтер его о землю. Он пошел дальше, шелест травы под ногами раздражал его; всюду кругом ему мерещился образ убитого лейтенанта; он видел его идущим под рыжеющей листвой деревьев, видел падающим и трепыхающимся, как зарезанный баран; он бежит, и трава шелестит под его ногами.

— Он мертв, он мертв, — шептал антимилитарист.

Но в каждом прохожем ему чудился будущий свидетель его убийства, каждый встречный полицейский приводил его в содрогание. Наконец, он добрался до дому и, запершись в своей комнате, грохнулся в кресло, совершенно разбитый. Он зевнул, как зевает дикий зверь в своей берлоге, но покой ему не давался.

Только в первую минуту совершонное им преступление как-то заволоклось туманом, казалось совершонным когда-то давно. Сейчас же, напротив, оно выступило ярко и ясно, со всеми ужасными деталями; ему чудилось, что он снова вонзает свой кинжал в мягкое тело, что человек, им убитый, катится по полу, приподнимается с земли, из-под пола. Кассель дико озирался, не смея взглянуть в окно, и дрожащим старческим голосом твердил одно:

— Он меня не видел. Никто меня не видел.

— Я теряю время, — вдруг спохватился он, и, выхватив кинжал, стал его обмывать. Потом вымылся сам, снял сапоги, надел туфли.

Это все несколько успокоило его, привело в порядок его мысли; он стал готовить себе "защиту". Лгать надо будет только в самых мелочах, потому что нельзя предвидеть все случайности, и легко можно попасть в ловушку, поставленную хитроумными судьями и следователями. Он начал сам себе рассказывать о своей прогулке в этот день. Все шло гладко до того момента, как он вышел на бульвар. Тут как-то навязчиво на него стала налезать казарма, пост, лейтенант на покрытой грязью дороге, и он никак не мог придумать описания той, другой, фиктивной дороги, по которой он, яко бы, шел. Вдруг он почувствовал страшную жажду и залпом выпил три стакана воды. Мысли его стали тяжелыми, он перестал чувствовать себя таким, каким он был прежде, до убийства; всё в нем разладилось; всё развалилось, как стены рухнувшего дома; ему стало страшно. Он уже не будет ходить, как прежде, думать, как прежде, спать, как прежде…

— Но ведь я поступил, как надо. Если бы другие поступали так же, армия была бы давно упразднена.

Еще сегодня утром он чувствовал себя молодым и полным радужных надежд, теперь он старик и невыносимо страдает; смерть, о которой он никогда не думал, поглощает его, потому что он убил себе подобного и тем самым устроил себе страшную агонию.

И он начинал ненавидеть себя за то зло, которое сам себе сделал. Он любил свою жизнь, простую, размеренную, молодую, и вдруг эта катастрофа.

Альфред вздохнул и посмотрел в свое маленькое окошечко. Там, в пространстве, в этих казармах, на фабриках, заводах, шла та же жизнь, что и вчера. А он думал об одном: "Когда нашли они "его" тело? Куда они "его" унесли?"

Ему чудились жандармы, полицейские, судебные следователи. И все они искали Альфреда Касселя. Ему уже чудилось, что в дверь его стучат и кричат: "Именем закона…" Тогда — конец.

Его бросало в жар и в холод. Надо спрятать кинжал и револьвер. Но, ведь, это не поможет, его выдаст продавец, у которого он покупал это оружие. Вдруг он вспомнил о том, что на сырой земле могли остаться следы его сапог, рядом с трупом лейтенанта.

— Эти ботинки надо уничтожить, — простонал он.

Он схватил их, завернул в газету, надел новые ботинки и собрался итти.

И вдруг, он остановился, он не решался выйти. Ему было страшно показаться на лестнице, встретиться с каким-нибудь жильцом, увидать швейцариху. Но он, все-таки, собрался с духом и пошел.

Каждый раз он собирался выбросить в глухом месте свои ботинки; ему казалось, что кто-то за ним следит и, как только он их бросит, этот кто-то их подхватит и унесет как улику против него. Наконец, он очутился в своем глухом месте, около какой-то свалки; ночь уже совсем опустилась, было темно и пустынно, он сделал над собой усилие, закрыл глаза и кинул ботинки через забор. Покончив с этим, он пустился бежать, пока, наконец, не вышел на улицу.

Некоторое время он бродил по улицам в каком-то полусознательном состоянии. Новая эмоция привела его в себя: надо обедать. Есть ему не хотелось, противно было и думать об обеде, но его отсутствие могло быть замечено в ресторане. И опять он сделал над собой усилие и вышел на ярко освещенные улицы. Они казались не так страшны, как он ожидал, и он, уже несколько успокоенный, вошел в свой ресторанчик.

Поклон одного из завсегдатаев ресторана, приветливая улыбка хозяйки были ему особенно приятны, и он поспешил занять свой любимый стол. Мысль, что для всех он все "тот же" и такой же человек, как и все другие, радостно его взволновала. Он заказал себе легкий обед и выпил стакан чистого вина для бодрости: алкоголь дал ему аппетит, и он успешно с'ел свои котлеты, сунул в карман жилета два сухаря и вышел с сознанием человека, исполнившего свой долг. На улице ему снова стало не по себе. Вдруг ухо его резнул крик:

— "Пресса", покупайте "Прессу"… последнее сенсационное известие.

Он поспешил купить газету. Буквы запрыгали в его глазах. Он с трудом разбирал подзаголовок.

— Телеграммы из Алжира. — Убийство офицера близ фортов.